Эта история произошла не так давно, но даже за это маломальское время впитала в себя так много горестей и разочарований, что страшно простому обывателю и представить.
На племенном заводе английских тяжеловозов уже давно старались вывести новую линию. Проблем с этим не возникало – удачные лошади неплохо продавались, не прошедшие «отбор» попадали на мясокомбинаты спустя год-два жизни, ведь порода итак отличается быстрым нарастанием живой массы.
В конце шестого месяца этого года ожидалось очередное прибавление. Эхография показала, что на свет появится крупный мальчишка. На его счет не строилось иллюзий – матка была подобрана не совсем верно, так что вряд ли потомство можно было бы дорого продать. В России вообще туго обстоят дела с конепроизводством, хоть и есть пословица «на каждый товар свой покупатель».
Порой я даже задумываюсь, что бы со мной было, родись я месяцем позже или раньше? Но не смею прерываться. От рождения я получил имя Филасеос, правда, странное оно какое-то для русского, вам не кажется? Но не привык к нему, персонал никогда не окликал меня по имени, разве только заглядывал на табличку, висящую подле моего места жительства – скромного и тесного денника, выложенного каменной кладкой и с вечно тонким слоем подстилки. Так и прошли первые полтора года моей жизни – никакой надежды на лучшее, неизвестность впереди, глухая стена подавляющего одиночества вокруг. Не знал я, что ждет меня за пределами этой конюшни, не ведал, куда могу попасть через жалких полгода. А время шло, мне будто бы кто-то подвозил этот трап на свой эшафот.
Но однажды поздней весной, когда, как вы наверно уже догадались, приблизился мой смертный час, а сама Костлявая уже холодным дыханием оповещала о себе, будто бы кладя руку мне на шею, на завод приехал простой деревенский мужик с семьей. Ему нужна была дешевая рабочая сила, а здесь нелегально продавали списанных лошадей: выручить с человека можно больше, чем со скупого хозяина бойни. Анатолий долго бродил по рядам недорого молодняка – на большее денег не хватало, производителя он себе позволить не мог, а кобылы не списывались владельцем конефермы. Небольшие двухлетки, нескладные, «горбатые» да «косые» попадались ему на глаза. Уставшая и измученная жена ходила следом, держа на руках трехлетнюю дочку, махавшую маленькими ручонками. Но тут они подошли ко мне. Не знаю, какие силы были рядом, но что-то внутри подсказало, что это последний шанс выбраться из опостылевших серых стен. Я потянул морду к мужчине, но достать её он не мог – боялся неодобрения сотрудника, стоявшего все это время рядом. В это время меня увидела маленькая белокурая девчушка на руках матери. Заулыбавшись и посмеиваясь, она потянула руки ко мне, невнятно голося: «Фи-иля!».Никто из работников не находил ни малейшего сходства с филином. Рослый, широкогрудый, черный да с виду грозный. Не знаю, была ли это «симпатия с первого жеста», но уже тогда моя судьба решилась. Мужчины долго договаривались о цене, Анатолий долго спорил с сотрудником завода и все просил позвать директора. Своего он добился в последнем, но цену не сбавили. Махнув рукой на все это и, грязно выругавшись в адрес «буржуев», он заплатил по накладной и вышел из конюшни. На следующий день меня доставили в мой новый дом.
_________________________________________________

Вначале жизнь на новом месте казалась мне слаще малины, как говорят люди. Я свободно гулял по пастбищу среди двух добродушных буренок, носился по двору, однажды даже сломал небольшой загон, завалившись на него, но остался без наказания. Однако через пару месяцев этому пришел конец. Хозяин счел, что пора бы уже прекратить мою прекрасную привольную жизнь. Вызвали кузнеца и ветеринара. Так я впервые «одел» подковы, а мой рот подготовили к работе с железом. Медленно и терпеливо Анатолий учил меня работе с шорами на глазах, водил по небольшой песчаной леваде, но я тоже долго не понимал, чего от меня хочет новый хозяин. Постепенно он стал класть на спину обрезки старых вожжей. Должно быть, так я должен был перестать остро реагировать на зудящие ощущения на спине от них, но в первое время я только и делал, что отмахивался хвостом. Очень осторожно, не нагружая, умело и с пониманием он подходил к моему обучению, а я вскоре смог отплатить ему, удачно вспахав первое в своей жизни поле. Я был очень горд этим событием и никогда не забуду те несколько минут, когда хозяин, полный радости и восторга, трепал мою шею, гладил по спине и едва ли не целовал. С тех пор я полюбил работу. Теперь семья не платила за транспорт – я доставлял все, что было необходимо. По этому случаю Анатолий даже перекрасил старые сани, чтобы такой вороной красавец, как он говорил, был в такой же хорошей упряжи.
_________________________________________________

Через пару лет я стал замечать не только двух взрослых. За это время подросла ещё одна жительница этого небольшого деревенского жилища. Да, это была та самая светловолосая курносая девочка, которую я видел ещё двухлеткой на заводе. Теперь мне было уже 5, а ей, наверное, около 6. Она часто приходила ко мне, когда после тяжелого дня её отец отводил меня в стойло. Там, накрытый теплой самодельной попоной – обычный старенький плед, но такой уютный и родной, что я променял бы на него все те убранства, которые на меня навешивали в дальнейшем, – я привык ждать её. Приходила Машенька всегда с угощением. На своей маленькой руке протягивала она мне лакомство, а я старался как можно аккуратнее и медленнее взять его, чтобы только не причинить ей боль. Она не доставала даже до засова стойла. Тогда девочка тащила небольшие деревянные ящики из дальнего угла общего амбара, приставляла их к внешней стенке денника, а сама забиралась наверх и уже там, стоя и только тогда доставая руками до моего «окошка», пару раз проводила ладошкой по моей морде, ласково приговаривая: «Филечка мой, славный, хорошо работал сегодня». А я, непривыкший к ласке такой, стоял неподвижно, будто каменная скульптура, сделанная руками искусного мастера, чтобы только не спугнуть её.
Потом не раз слышал я, как она, дергая отца за штанину, слезно просила прокатить её на её Филе. Но хозяин дома боялся. Неужто он думал, что я могу навредить Машеньке? Наверное так, но как же я мог доказать ему обратное? В его глазах сквозила печаль и острая боль, едва он бросал взгляд на дочь. Я не понимал тому причины, мне казалось, что он безумно любит её, но откуда эта невыносимое щемящее чувство, от которого даже у меня невольно покалывало в груди?
Как любящий отец, он не мог не поддастся на уговоры дочери. В один из летних вечеров он пришел на конюшню. Я помню до сих пор его нервозность, но все-таки понимал причину и старался вести себя как можно тише. Седло было старое, не по моей спине, я чувствовал дискомфорт: спину неприятно натирало, а луки седла даже давили на позвоночник. Когда с седловкой было покончено, Анатолий вывел меня в небольшую леваду, где когда-то учил работе с плугом и шорами. Поставив меня близко к стенке, он махнул свободной рукой дочери, чтобы та подошла. Машенька резво подбежала к нам, взобралась по брусьям ограды левады и через мгновение мягко опустилась на спину. Как странно! Я даже не почувствовал её веса. Все было бы хорошо, но тут под брюхо мне подлетела огромная муха. Насекомое село прямо возле подпруги, а её маленькие лапки на редкость ощутимо щекотали кожу. Я долго терпел, но негодяйка, похоже, и не собиралась отступать. Тогда я не выдержал. Насколько это было возможно, я осторожно поднял правую заднюю ногу, стараясь копытом прогнать вредительницу. Но вышло слишком резко. Маша испугалась и ручонками вцепилась в седло. Я не успел ещё ничего понять, как напуганный не меньше отец гневно пятерней ладони врезал мне по крупу. Если бы у меня была нежная поросячья кожа, на ней наверняка остался бы резкий красный след. Если честно, то я обиделся на него за это. Я ведь ничего плохого не сделал. А Машенька в это время недовольно попрекнула отца: «Ну, папа, он же не специально!». И знаете, что? Я был с ней согласен. Эта оплеуха досталась мне незаслуженно, да ещё и болезненно. Но даже тогда я не упрямился, а только угрюмо фыркнул. Поводья в руки взяла девочка, а отец по-прежнему каменной хваткой держал меня под уздцы. Это занятие не принесло никому удовольствия, только Маше захотелось ещё раз взобраться на мою широкую спину.
На следующий день, когда отец поехал на строй. рынок за материалами для нового курятника, а мать работала в огороде, она пробралась на конюшню. Этот поступок мог дорого ей обойтись, если бы я был буйным или вредным. Я опустил к ней голову, когда она вошла в стойло. Долго возилась она с уздечкой, я даже устал стоять вот так вот согнувшись, но все же справилась. Седло поднять она не смогла, потому вывела без него. Я понимал, чего она хочет, и не сопротивлялся. Ждал, когда она, неуклюже карабкаясь мне на спину и постоянно сполазая, пыталась закрепиться на ней. Потом она что-то говорила мне, что-то похожее на команды. Но я не понимал их, а знал лишь одно – Маша хочет прогуляться. Аккуратно, очень осторожно переставляя ноги, я сделал два-три шага и остановился. Девочка была явно довольна: она хлопала меня по шее, гладила холку, трепала гриву. Так прошло наше первое знакомство с ней. С тех пор Машенька каждый день приходила ко мне. Когда отец узнал о её забавах, как ни странно, не был против, только пристально следил за нами, когда она выходила гулять.
_________________________________________________

Как я говорил раньше, Маша навещала меня каждый день, а когда у меня не было работы в поле, садилась верхом. Я был рад такой жизни, ведь она любила меня, а я это чувствовал.
Но поздней осенью этого года Машенька перестала приходить ко мне. Я ждал её вечером после тяжелого дня, но решил, что она просто не хочет беспокоить меня. Следующий день должен был быть моим «выходным». С раннего утра я ждал её прихода, но она не пришла. Я злился. Злился на Анатолия, который уже не чистил меня утром и вечером, как раньше, не водил работать, с тоской ждал Машеньку у себя в гостях, но никто из них не приходил ко мне. Так прошли две недели моей жизни. Вечером ко мне подошел хозяин. У него были опущены плечи, в глазах не горела живым пламенем, а теперь просто тлела некогда яркая искра жизни. Он был хмур, небрит. Долго пытался одеть на меня недоуздок, никак не попадая мне на морду, а потом вывел в пустую песчаную леваду, ту самую, и отпустил, даже не заперев вход. Поплелся он к дому.
Я не понимал, что происходит. Раз в неделю приходил соседский мальчишка, что чистил и расчесывал меня, а мои хозяева оставили меня одного. Я бродил по окрестностям участка, однако редко выходя за пределы левады. От одиночества разрывало сердце, мне было грустно, противно, серо, я не знал, куда деть себя, чем заняться, как скрасить дни одиночества?..
В одну из бессонных ночей, стоя у того входа, где оставил меня месяц назад Анатолий, я снова думал о происшедшем. Почему они оставили меня? В чем моя вина? Уйма вопросов тревожили меня, но я не знал, где найти ответ. Утром того же дня на заброшенное крыльцо вышел хозяин. Он переменился в лице, глаза впали, а под ними появились темные круги, та недельная щетина теперь стала обильной бородой, руки дрожали, а из глаз периодически тонкими ручейками по щекам текли горькие слезы, а сами глаза заметно покраснели. Я не понимал, что происходит, и от этого становилось ещё более тошно. Вдруг раздался истошный крик Светланы, его жены и матери Машеньки. Уронив в грязь свои сигареты, Анатолий бросился в дом, сорвав с верхних петель входную дверь, изрядно расшатавшуюся за эти полтора месяца. Вскоре я услышал и его крик, переходящий в рыдания…
Через час или два приехала женщина в белом халате, она сочувственно кивала, даже всплакнула, отдала какую-то визитку Светлане и уехала с бригадой. В тот момент мне показалось, что где-то на далекой планете погиб прекрасный и неведомый цветок. Угас, хоть и обладал защитной капсулой вокруг.
На следующее утро к дому подтянулось множество людей. Такого их количества в одном месте я в своей жизни ни разу не видел. Все были они одеты в темное, разговаривали между собой тихо и будто боялись даже посмотреть на поседевшего от горя и напастей хозяина дома. Светлана выглядела не лучше, но, заламывая руки, истошно плача и обливаясь слезами, она старалась не смотреть на дом, на двор, который никогда не будет таким, как прежде, на мужа, совершенно изменившегося у неё на глазах…
Мужчина докурил свою сигарету, бросил её на землю, махнул рукой группе людей, чтобы те шли за ним. Через несколько минут все было готово. На плечах из дома вынесли небольшую деревянную коробку, обшитую узорчатой тканью и шелковой тесьмой. Впереди шел хозяин. Его измученный взгляд загнанного зверя опустошал изнутри всякого, кто заглядывал в его глаза. Его плечи тряслись от подавляемых рыданий, а руки чуть держали ношу. Он сутулился, но наотрез отказался передать право нести этот ящик кому-то другому.
Некому было сказать мне о том, какая страшная ноша в той коробке, но в глубине души я терялся в жутких догадках. Внутри будто что-то оборвалось, когда процессия скрылась за холмом. И я впервые почувствовал себя как никогда одиноким. Одним в целом мире. Не зная правды, я уже тогда понял, что Машенька больше никогда не придет ко мне, не проведет прохладной ручкой по моему носу, а её ножки в красивых ботиночках уже никогда не толкнут меня по бокам. Это было действительно страшно. Хотелось бежать, но бежать было некуда. Теперь я боялся хозяина. Он был сам не свой, я не знал, что может ждать меня, когда он вернется, но очевидно одно: теперь от него исходила опасность. Я не видел причины, но так подсказывал мне внутренний голос.
_________________________________________________

Когда пришла весна, заброшенный дом совсем покосился. Разбежались куры, а свиней подобрали скрупулезные соседи – к чему добру пропадать? Я мог бы уйти тоже, но близость этой трагедии сковывала меня по ногам, и я не знал, что в какой бы двор я не ушел, везде буду вспоминать прошлое, которое уже не вернуть.
Светлана не потеряла рассудка от спиртного после ухода Маши. В ней осталась слабая надежда на светлое будущее, но выпивающий супруг, непросыхающий неделями, своими действиями только затаптывал в грязь этот нежный цветок надежды в её душе.
Справляться с хозяйством в одиночку она не могла. Филасеоса нужно было продать. Отдала его почти за даром, в частный прокат. Так началась новая веха моей жизни.
_________________________________________________

Здесь дни шли один за одним. Утро понедельника почти мгновенно сменялось вечером пятницы. Приходили новые лица, новые дети. Они нянчились со мной, кормили в безумных количествах лакомствами, ласкали и гладили. Стоял я в чистом и аккуратном стойле, за мной регулярно ухаживали, а у некоторых клиентов я был любимцем, но таких было не так уж и много: меня боялись, но теперь я не сопротивлялся этому. Боишься – не лезь в седло.
На тренировках я пропускал мимо ушей слова тренеров и попытки наездников подчинить меня. Однажды мужчина взял на меня хлыст, и когда я в очередной раз задумался и срезал поворот, с силой врезал мне по плечу. Это взбесило меня, хотя раньше я таким не был. Несильно я отвесил козла задом. Подобно пробке из бутылки игристого шампанского, лихой «ковбой» вылетел из седла и грузно шлепнулся пятой точкой на землю. Ох и досталось мне тогда, но я ни о чем не жалею. Всему есть предел, а до бешенства можно и пекинесса довести.
Но со временем руководство поцапалось друг с другом. А мне тогда шел уже 7 год. Удачно завершилась сделка по продаже части лошадей за рубеж. Моя тушка поступила в Элафио. Наверняка, очередной прокат. Ну что ж, такая, видать, судьба моя.